Дворец Кичкине (1) находится на территории отеля Кичкине сразу за санаторием Парус.
Имение, построенное архитектором Н.Г.Тарасовым в 1913г., Великий князь Дмитрий Константинович назвал «Кичкине», что в переводе с татарского означает «маленький», «малютка». Строился дворец на высоком обрывистом берегу моря по проекту архитектора Н. Г. Тарасова — ялтинского городского архитектора. Основные работы были закончены в октябре 1913 года. С дороги трудно оценить архитектурные особенности дворца, но с моря оригинальный дворец смотрится великолепно и напоминает корабль. Небольшой, но красивый парк окружает дворец мавританского стиля с остроконечной башенкой, к пляжу ведет живописная многоступенчатая лестница с гротами для отдыха.
Указ Сената 1907 года касался семейных дел «Константиновичей» — великий князь Дмитрий Константинович(см. раздел «В.кн. Дмитрий Константинович») назначался попечителем при двух племянниках, сыновьях своего брата Константина (К.Р. ) — князьях императорской крови Иоанне и Гаврииле. Оба мальчика по воле Государя с юных лет были предназначены для военной службы в кавалерии. Племянники обожали своего «дяденьку», как они называли Дмитрия Константиновича в отличие от других многочисленных дядей. «Я нежно любил его, — писал впоследствии, уже в эмиграции, в. кн. Гавриил. — Он был прекрасным добрым человеком и являлся для нас как бы вторым отцом». Судя по всему, возвращение Дмитрия Константиновича на Южный берег Крыма — приобретение им в марте 1912 года участка земли для постройки небольшого дворца у самого берега моря — было связано в основном с желанием дать возможность племянникам постоянно приезжать на отдых или же подолгу жить в столь любимом ими Крыму, т. е. сделать то, что по материальным соображениям уже не мог себе позволить Константин Константинович. Для выбора подходящего для этой цели места великий князь лично приехал ненадолго в Крым в феврале 1912 года. Ему были предложены для покупки два прекрасных, удобно расположенных имения А. А. Журавлева рядом с царскими «Курпатами» и «Селям» графа С. В. Орлова-Давыдова в Магараче. И от одного, и от другого Дмитрий Константинович отказался и поручил своему управляющему делами А. В. Короченцеву приобрести у Ялтинского отделения Общества русских врачей небольшую дачу «Ай-Никола», расположенную на краю крутого берегового обрыва. Ранее она принадлежала известному артисту Императорских театров Н. Ф. Сазонову, а затем была куплена Обществом для расширения «Климатической колонии для слабых и болезненных детей». Не захватила ли великого князя, тонкого эстета, идея создания собственного «Ласточкина гнезда», прилепившегося к скалистому обрыву на еще более головокружительной высоте, чем знаменитый замок барона Штейнгеля? Во всяком случае, крошечному имению, всего в 2 1/4 десятины, которому Дмитрий Константинович дал татарское название «Кичкине» — «маленький», «малютка», суждено было стать последним приобретением Романовых на Южном берегу Крыма. Со стороны нового владельца покупка этого, очень неудобного для строительства, участка земли, в некоторой степени носила благотворительный характер: он уплатил правлению «Климатической колонии» 125 тысяч рублей — сумму, во много раз превышавшую ту, за которую дача «Ай-Никола» была приобретена Обществом врачей. Имея такой наличный капитал, колония в 1912 году построила на земле, бесплатно выделенной ей Управлением Уделами в Ай-Даниле, на границе с Гурзуфом, один из лучших в то время детских санаториев. Николай II Всемилостивейше соизволил присвоить ему имя цесаревича Алексея Николаевича, а в начале декабря следующего года лично присутствовал на его освящении. С заказом на обустройство имения великий князь обратился к фирме Н. Г., В. Г. и А. Г. Тарасовых, жителей Ялты, имевших в то же время представительство в Санкт-Петербурге. Все три брата, окончившие Петербургский институт инженеров путей сообщения, в основном специализировались на строительстве железнодорожных сооружений, однако брались и за частные заказы на постройку вилл и дач (например, известный дворец Эмира Бухарского в Ялте), а Николай Георгиевич с 1900 по 1912 был ялтинским городским архитектором. Уже к концу марта 1912 года архитектор Н. Г. Тарасов составил проект дворца в восточном стиле и смету на строительство и оборудование всех зданий в имении на общую сумму 125, 8 тысяч рублей. План дворца предусматривал пожелание Дмитрия Константиновича иметь лично для себя небольшой отдельный домик в едином стиле с основным зданием, соединенный с последним крытой галереей-переходом (этот переход и терраса второго этажа сейчас обезображены уродливыми пристройками, искажающими первоначальный вид дворца; потеряла свою декоративность и большая часть подпорных стен), а также устройство во дворце комнат для всех членов большой семьи его брата Константина.
Руководство строительными работами в Кичкине взял на себя Василий Георгиевич Тарасов. По договору с Управлением делами великого князя, составленному 5 мая 1912 года, он обязался уже к октябрю построить домик для владельца имения, а остальной объем работ закончить к октябрю 1913 года (дворец, переход к домику Дмитрия Константиновича, кухню и гараж со службами, подпорные стены, дороги, заборы, ворота, водопровод, центральное водяное отопление и канализацию). Ряд изменений предполагалось сделать и в сохранившемся доме Н. Ф. Сазонова. Третий Тарасов — Александр Георгиевич — подключался к работе уже на стадии убранства помещений дворца. В оформлении интерьеров использовались мотивы нескольких историческая стилей: «арабский» — в вестибюле, большой и малой столовых, Людовика XVI — в приемной, ампир — в большой гостиной. Эти залы отличались богатой лепкой с искусной орнаментацией, а стены комнат великого князя декорировались деревянными панелями с резьбой. Интересно, что стиль убранства некоторых из них определялся мебелью и люстрами, спасенными в 1881 году от пожара в Ореандском дворце. Например, для «Ореандской гостиной» предназначался великолепный гарнитур в стиле «рококо» розового дерева с бронзой и фарфоровыми вставками. Нашли применение в «Кичкине» и несколько дверей, сделанных для «Ореанды» еще по рисункам А. И. Штакеншнейдера, автора проекта прекрасного дворца, построенного для супруги Николая I, императрицы Александры Федоровны. Учитывая сложность рельефа территории имения, Н. Г. Тарасов особое внимание уделил надежному обеспечению прочности возводимых построек: стены зданий должны были быть толщиной не менее одного аршина (0, 711 м) и складываться на растворе определенного состава; все междуэтажные перекрытия железобетонные, а под полами первого этажа дополнительно устраивалось бетонное основание толщиной в 4 вершка (17, 8 см). Поскольку к сроку, оговоренному с Тарасовыми, многое из запланированного оказалось недоделанным, Управление делами великого князя пригласило для скорейшего завершения работ в «Кичкине» известного ялтинского архитектора Л.Н.Шаповалова (автора проекта и строителя «Белой дачи» А. П. Чехова в Верхней Лутке). Ему, в частности, и принадлежала в основном заслуга в устройстве удобной и красиво оформленной мраморной лестницы-спуска к морю, а совместно с феодосийским скульптором Л.В.Коржиновским, архитектор завершил все работы по декорированию парадного входа и фасадов дворца лепными орнаментами в восточном вкусе. С самого начала строительных работ в. кн. Дмитрия Константиновича не оставляла мысль возвести в некотором отдалении от дворца маленький храм. Сохранившаяся по этому вопросу переписка 1914 года дает представление об архитектурном облике церкви, оставшейся только в проектных чертежах. Оригинальность замысла состояла в том, что ее собирались построить не в ставшем уже традиционным для южнобережных имений Романовых кавказско-византийском стиле, а по мотивам древних псковских храмов-примитивов — с главами в форме луковиц и с полным отсутствием в интерьере лепных украшений или росписи стен. Петербургский архитектор Е. И. Гружевский, которому было предложено составление проекта, с энтузиазмом взялся за работу: его увлекла идея сооружения маленького православного храма не на ровной местности, а на краю скалистого обрыва, как бы парящего над бесконечным морским простором. В конце 1914 года архитектору оплатили все его расходы, но строительство церкви пришлось отложить на лучшие времена. В эти же годы окончательно сформировались небольшой парк и сад с цветочными клумбами, окружавший дворец. Особенно прелестной стала куртина перед окнами покоев Дмитрия Константиновича.
Садовники имения — А. Аул и П. Палицын работали под руководством приглашенного из Императорского Никитского ботанического сада известного специалиста по субтропическим культурам Ф. Калайды. С учетом его рекомендаций прокладывались дорожки в парке, устраивались площадки и клумбы и подбирались деревья и красиво цветущие растения. «Митя приехал на жительство в свое маленькое имение Кичкине, рядом с Ориандой-Витт», — записал в дневнике Николай II 5 сентября 1913 года, находясь на отдыхе в Ливадии. А 7 декабря: «С утра пошел снег и продолжал целый день. Отправился пешком в «Кичкине». Митя меня водил по саду и по всему дому». Неясно, по какой причине, но новый дом своего двоюродного дяди Николаю тогда не понравился. А вот у посетившего «Кичкине» осенью 1915 года Гавриила Константиновича, племянника великого князя, остались о нем самые приятные воспоминания: «Дяденькин дом мне очень понравился. Лично у дяденьки был как бы особый утолок в доме, и даже маленький отдельный садик, — все было очень уютно и удобно. Сад был тоже прелестный».
В 1913 году в «Кичкине» уже поселилась и племянница Дмитрия Константиновича Татьяна с мужем, грузинским князем Константином Александровичем Багратионом-Мухранским и маленьким сыном Теймуразом. История жизни старшей дочери К.Р. — еще один пример нежной и преданной любви, преодолевшей строгие каноны Императорской фамилии. Узнав о том, что их дочь Татьяна и корнет Кавалергардского полка Багратион-Мухранский полюбили друг друга и решили пожениться, родители сразу же потребовали от молодого человека покинуть Петербург: князь считался неравного с семьей Константина Константиновича происхождения, и такой брак был бы нединастическим. Вот как описывает в дневнике разыгравшуюся семейную драму сам К.Р.: «По возвращении из поездки меня ожидало горе. Жена, очень взволнованная, передала мне свой длинный разговор с Татианой, которая призналась в своей любви к Багратиону». Им помогал Олег (четвертый сын К.Р. — Авт. ), передав ему о ее чувствах и взявшись доставлять письма. Дошло даже до поцелуев. После ужина в присутствии жены у меня был разговор с Олегом. Выражал ему глубокое возмущение принятой им на себя ролью. По-видимому, он нимало не сознает, как она неприглядна. Когда они ушли, ко мне явилась Т. Мы больше молчали. Она знала, что мне все известно. Кажется, она не подумала о том, что если выйдет за Б. и будет носить его имя, то им не на что будет жить. Позвал жену и при ней сказал Т., что раньше года никакого решения не приму. Если же ей идти на такие жертвы, то по кр. мере нам надо быть уверенными, что «то чувство глубоко». Багратион уехал в Тифлис, Татьяна же от отчаяния серьезно и надолго заболела. Кончилось тем, что Николай II, после согласования с вдовствующей императрицей Марией Федоровной, разрешил князю вернуться. Встреча влюбленных состоялась в Крыму в Кореизском дворце Юсуповых, где Татьяна была объявлена невестой князя Багратиона. 1 мая 1911 года в Ореандской церкви Покрова Богородицы был отслужен молебен по случаю их помолвки., свадьба же состоялась в Павловском дворце под Петербургом 24 августа в присутствии всей царской семьи. Однако приверженность Российского Императорского Дома старым традициям оставалась незыблемой: даже став мужем княгини Татьяны Константиновны, Багратион все равно не пользовался правами, предоставленными исключительно членам царской фамилии. В. кн. Дмитрию Константиновичу приходилось сопровождать свою племянницу на придворные торжества, потому что Константин Александрович, не будучи Высочайшей Особой, не мог, например, сидеть в царской ложе театра или участвовать в Высочайших выходах вместе со своей женой. Но здесь, в Крыму, счастью молодоженов, казалось, не было предела. После рождения в 1912 году первенца Теймураза, названного именем одного из царей династий Багратионов, в апреле 1914-го в «Кичкине» появилась на свет дочь Наталья, восприемниками которой стали сам император и великая княжна Ольга Николаевна. В ожидании этого события приехали в Крым к брату и родители Татьяны — в. кн. Константин Константинович и в. кн. Елизавета Маврикиевна, которые совсем еще недавно так сопротивлялись первому в их семье неравнородному браку. В маленьком уютном имении холостяка Дмитрия Константиновича царили оживление и радость. В дневниковых записях Николая II за март-май 1914 года — постоянные упоминания о семейных встречах в «Кичкине», «Хараксе», «Ливадии»… А в это время сам Дмитрий Константинович переживал глубокую личную трагедию. Несколько лет назад у него стало резко ухудшаться зрение, и к 1914 году полный энергии генерал-лейтенант стал почти слепым. Он, который еще пятнадцать лет назад предсказал неизбежность войны с Германией, в тяжелую для страны годину испытаний вынужден был оставаться в тылу, занимаясь подготовкой кавалерии. Начавшаяся мировая война унесла жизни двух дорогих для Дмитрия Константиновича людей: через два месяца после ее объявления от тяжелого ранения скончался юный князь Олег, самый талантливый из сыновей К.Р., многообещавший поэт и литератор, а 19 мая 1915 года в бою под Львовом был убит Константин Багратион-Мухранский.
Известие о смерти мужа застало Татьяну Константиновну в Павловске. Она приняла постигший ее тяжелый удар с христианским смирением, но надела не традиционное черное платье, а все белое, что особенно подчеркивало ее несчастье. Вместе с братом Игорем княгиня уехала на Кавказ, где в старинном соборе в Грузии в Мцхете в ее присутствии был похоронен К. А. Багратион-Мухранский. И вслед за этим еще одно потрясение: 2 июня умер в. кн. Константин Константинович, любимый брат и друг Дмитрия Константиновича. К.Р. давно страдал болезнью сердца, теперь оно уже не выдержало обрушившегося на семью горя. Мы не располагаем пока достоверными сведениями, бывал ли Дмитрий Константинович в «Кичкине» хотя бы с краткими визитами в первые два года войны. Зато известно, что вместе с княгиней Татьяной Багратион-Мухранской и ее двумя детьми великий князь провел там декабрь 1916 и январь 1917 годов, вернувшись в Петроград перед самой Февральской революцией. Невольно напрашивается мысль, что его дальнейшая судьба сложилась бы не столь трагично, останься он тогда в своем милом и тихом «Кичкине» еще хотя бы на месяц. Как и всем членам «крымской группы» Романовых, оказавшимся весной 1917 года под домашним арестом в своих южнобережных имениях, ему пришлось бы пережить унижения и лишения, но удалось бы сохранить жизнь.
Маленькое южнобережное имение Дмитрия Константиновича отчаянно пыталось выстоять под натиском новых, непривычных жизненных обстоятельств. Управляющему «Кичкине» Л. И. Колчеву и его соседу Я. П. Великому, управляющему имением «Харакс» в. кн. Георгия Михайловича, пришлось пережить несколько смен власти в Крыму, каждая из которых издавала свои распоряжения и указы. Чтобы как-то избегать прямых конфликтов с постоянно наведывавшимися в имения комиссарами, им приходилось проявлять немалые дипломатические способности и изворотливость. На примере их усилий — спасти вверенное имущество и хозяйство — можно проследить печальную историю быстрой деградации большинства еще недавно богатых и ухоженных южнобережных усадеб. Л. И. Колчев, настоятель Ореандской Покровской церкви, в начале октября 1915 года подучил предложение от Управления делами в. кн. Дмитрия Константиновича совместить свою деятельность протоиерея с надзором за «Кичкине». Бесконечно преданный всей царской семье, Колчев охотно взялся зa свои новые обязанности. Его переписка с А. В. Короченцевым содержит много любопытных подробностей, дающих представление о жизни Южнобережья после Февральской революции. Помимо безудержного вздорожания цен на продовольствие, фураж, уголь и дрова, сразу же остро встал вопрос об охране «Кичкине». Распоряжением властей все оружие в великокняжеских имениях Крыма было отобрано, охранявшие их городовые отозваны для службы в армии, а поскольку организованные при Управе небольшие отряды милиции не предназначались для использования в охране частных владений, управляющим последних предложили ограничиться наймом сторожей, вооруженных только дробовиками. Таким образом, для разбоя и воровства были открыты все двери. В мае 1917 года Колчев сообщает в Петроград: «На днях здесь ожидается комиссар по делам царских и удельных имений. Что то будет!?» Опасения протоиерея имели серьезное основание — кругом было достаточно примеров самоуправства комиссаров Временного правительства, особенно когда дело касалось изъятия автомобилей у их владельцев. Так произошло и в «Кичкине»: приезжающих туда с ревизиями прежде всего интересовали машины в гараже Дмитрия Константиновича. И если для военной комиссии два находившихся там автомобиля не подошли по техническому состоянию, то с открытым верхом «Опель» очень приглянулся прапорщику В. М. Жоржолиани, начальнику охраны великих князей, проживавших под домашним арестом в своих имениях «Чаир», «Ай-Тодор» и «Дюльбер». Сначала он забирал его из «Кичкине» «под честное слово», а затем Колчев получил бумагу следующего содержания: «Смотрителю дворца имения «Кичкине». Ввиду переживаемого момента Севастопольский исполнительный комитет Совета военных и рабочих депутатов приказал мне взять во временное пользование впредь до выяснения вопроса автомобиль гаража имения «Кичкине» системы «Опель», каковой прошу немедленно вручить подателям сего отношения — матросу охраны Дмитрию Заборскому и шоферу Донату Кроману. Прапорщик Жоржолиани». По этому поводу Л. Колчев пишет А. Короченцеву: «… Власти и законы не действуют, и каждый час можно ожидать каких-либо эксцессов. Я не отчаиваюсь, не падаю духом, но боюсь за целость вверенного мне имущества. Поэтому принимаю все зависящие от меня меры к должной сохранности и приумножению всяких запасов».
Для того, чтобы обеспечить имение самым необходимым, настоятелю Покровской церкви пришлось максимально использовать свою природную смекалку и зачастую идти на компромисс со своими нравственными принципами. Вот отрывок из одного из его писем-отчетов, посвященных проблеме добывания продовольствия, дающий представление о том, что происходило тогда в Ялте: «… Цена молока в Алупке и Ялте поднялась до 80 коп. и даже до рубля. Многих продуктов в Ялте теперь совсем нет. Согласно Вашему предложению от 3 июля я сделал небольшие запасы: белой и черной муки, гороху, фасоли, манной крупы, рису, сахару и сахарного песку, чаю, шоколаду и какао. Все эти припасы я храню частью в «Кичкине», частью в «Ореанде», а частью и в Ялте, но страшно боюсь всяких обысков, между тем деньги затрачены большие. Своевременно достал я и картофеля <… >, сейчас в Ялте картофель продается не более одного фунта на семью в день по 35 коп. и ждать очередь приходится целыми часами. В надежде на Ваш приезд я на днях достану пуда два, конечно, контрабандой. Теперь все так делается. Это нехорошо, но ведь и голод не тетка». То же с углем для котельной: «Антрациту в Ялте нет с прошлого года. Правда, иногда доставляют небольшие партии, но выдают не более 10-15 пудов на двор, да и то городским жителям. Соседние имения и учреждения страшно бедствуют. Дрова теперь стоят с доставкой до 370 руб. за куб., да и тех нет в достаточном количестве… «. А через месяц: «Большая незадача вышла у меня с антрацитом: закупил я через одного комиссионера целое судно 8000 пудов, но у нас его реквизировали, т. к. с 1 июля уголь частным лицам от торговцев не отпускается и тем более в таком количестве. Правда, убытку я не потерпел, но хлопот было много. Ищу другой выход, что из этого получится — не знаю. Даже Юсупов и тот сидит без угля… «. В поисках хотя бы каких-то доходов для имения, Колчев старается выгодно продавать молоко от единственной коровы, имевшейся в «Кичкине», заводит для продажи цыплят, строит планы о сдаче внаем бывшего дома Сазонова беженцам из Петрограда. А от Короченцева приходят письма с описанием бедственного положения, в котором оказался Дмитрий Константинович. Оба они — и великий князь, и его управляющий делами, уже вынуждены продавать самые ценные и даже памятные вещи. Отец Леонид переживает несчастье владельца «Кичкине» как личную трагедию. У него свой взгляд на суть происходящих событий: «Беда наша в том, что кругом мало людей, а все больше людишки, которые не только не входят в положение другого, но, злорадствуя, готовы на несчастии его построить свое благополучие. Нам, говорят, что за дело, пусть теперь буржуи поживут в нашей шкуре, а мы требуем свое и нам должны дать. Ни доводы разума, ни убеждения, ничто не действует на этих новоявленных граждан свободы, которую они поняли очень просто: делаю что хочу и моему нраву не препятствуй. Ты обязан, а потому должен мне дать, все наше — народное. Трудно бороться с такой философией». Вскоре после начала работы Комиссии по делам царских и удельных имений над «Кичкине» также нависла угроза частичной, или даже полной реквизиции. Колчев пытается успокоить на этот счет А. В. Короченцева, а через него и великого князя: «Само собой разумеется, что теперь возможны всякие правонарушения и никто не может ручаться за будущее, но лично мне кажется, что Кичкине едва ли будут реквизировать главным образом потому, что оно слишком удалено от жизненных центров, а всякий способ передвижения теперь очень дорог. Повторяю, только насильники, чтобы не сказать разбойники и грабители, могут занять наше Кичкине, а против них мы все равно ничего не можем сделать. Ну и времена же мы переживаем!»
Беззащитно было имение и перед «новоявленными гражданами свободы», внезапно появлявшимися там с какими-либо абсурдными требованиями. Похоже, только молитвы отца Леонида, обращенные к Всевышнему, помогли, например, спасти «Кичкине» от некоего ротмистра, пожелавшего поселиться во дворце и организовать при нем, по его словам, «рассадник мулов, утилизируя безлюдную местность Курпаты и преследуя этим общественную пользу предоставлением незаменимом рабочей силы для обезлошадившейся массы землеробов». При этом он ссылался на поддержку своей идеи Советом солдатских и рабочих депутатов и даже, якобы, С. С. Крымом, бывшим тогда уполномоченным министерства земледелия Временного правительства по таврическим угодьям. В письмах Л. И. Колчева, датированных декабрем 1917 — январем 1918-го, то есть когда ему стало известно, что над головой Дмитрия Константиновича окончательно сгустились черные тучи, сквозит уже неуверенность в возможность спасти имение. Ясно, что «Кичкине» не будет получать из Петрограда даже тех скудных средств, которые раньше пересылал сюда Короченцев, и Колчев видит теперь только два выхода из положения: либо отдать имение в аренду, либо, что еще лучше, вообще продать его.
Период с конца 1917 и до окончательного установления в Крыму советской власти, таит еще много неясностей в судьбе не только «Кичкине», но и других усадеб Южнобережья. Однако свидетельства, которые, мы нашли в мемуарной литературе и подтвержденные затем хранившимся в Симферопольском архиве «Акте приемки имения Кичкине», составленном в начале 1921 года, позволяют с уверенностью говорить о том, что некоторое время «Кичкине» был собственностью другого выдающегося военного деятеля дореволюционной России — в. кн. Николая Николаевича-младшего.
С июля 1914 (то есть еще до начала первой мировой войны) и до августа 1915 года Николай Николаевич был Верховным Главнокомандующим русской армии. По настоянию императрицы Александры Федоровны, невзлюбившей великого князя за его резкие высказывания против Распутина, был смещен Николаем II с этой высшей военной должности и назначен наместником Кавказа и командующим Кавказским фронтом, и в этом качестве был вплоть до Февральской революции. О том, какое впечатление производила на окружающих его яркая личность, лучше всего, наверное, рассказал И. А. Бунин в автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева». Взволнованное, насыщенное тонкими наблюдениями описание двух встреч великого писателя с этим неординарным человеком — прекрасный памятник большой и сложной жизни Верховного Главнокомандующего. В русской армии Николай Николаевич пользовался большим уважением, союзники по первой мировой войне ценили его военные знания и верность данному слову. «По моему мнению, в это время лучшего Верховного Главнокомандующего найти было нельзя, — писал о нем генерал А. А. Брусилов. — Это человек, несомненно, всецело преданный военному делу и теоретически, и практически знавший и любивший военное ремесло. Конечно, как принадлежавший к императорской фамилии, он, по условиям своего высокого положения, не был усидчив в работе, в особенности в молодости. По натуре своей он был страшно горяч и нетерпелив, но с годами успокоился и уравновесился. Назначение его Верховным Главнокомандующим вызвало глубокое удовлетворение в армии. Войска верили в него и боялись его. Все знали, что отданные им приказания должны быть исполнены, что отмене они не подлежат и никаких колебаний не будет».
А вот признание графа А. А. Игнатьева, перешедшего на службу новой власти, генерал-лейтенанта Красной Армии: «… Этот породистый великан был истинно военным человеком, имевшим большой авторитет в глазах офицерства, импонировавший войскам уже одной своей выправкой и гордой осанкой». В числе ближайших родственников Николая II, оказавшихся под домашним арестом во дворце «Дюльбер» и переживших несколько смен власти в Крыму, были в. кн. Николай Николаевич и такие видные представители династии, как мать последнего российского самодержца, императрица Мария Федоровна и командующий авиацией Южного фронта в. кн Александр Михайлович.
С первым установлением власти большевиков в январе 1918 года над жизнью узников нависла реальная угроза: «Ложась вечером, мы никогда не были уверены, что утром будем живы», — вспоминал об этом периоде князь Феликс Юсупов в мемуарах «Перед изгнанием». И лишь стремительное продвижение немецких войск по территории Украины и Крыма после заключения между Германией и Советской Россией Брест-Литовского мирного договора, спасло их всех от неминуемой гибели. Освобождение из плена, в котором его держали соотечественники, бывший Верховный Главнокомандующий получил от офицеров и солдат вражеской армии — можно представить всю меру пережитого им унижения! Тогда же, весной 1918 года, супруга Николая Николаевича, в. кн. Анастасия Николаевна, продает свое имение «Чаир», и вместо него они приобретают маленький «Кичкине», и там великий князь замыкается в полном уединении, нигде не появляясь и ни с кем не встречаясь в течение примерно десяти месяцев. А 1 апреля 1919 года вместе с другими родственниками, на борту английского крейсера «Мальборо», он навсегда покинул Родину…
Вскоре после окончательного установления советской власти «Кичкине» был передан в ведение Киевского военного округа и вплоть до 1941 года в бывшем владении Романовых располагалась туристская южнобережная база. «В последние дни подготовки к наступлению я на короткий срок выехал на Южный берег, чтобы ближе ознакомиться с положением <… >. Наш КП помещался там в небольшом бывшем великокняжеском дворце мавританского стиля, чудесно расположенном на крутой скале над берегом Черного моря», — вспоминал фельдмаршал Эрих фон Манштейн в своей известной книге «Утерянные победы». По-военному безукоризненная точность этого краткого описания несомненно указывает на то, что командный пункт 11-й немецкой армии перед вторым, решающим наступлением на Севастополь в июне 1942 года находился в «Кичкине». Манштейн, однако, скромно умолчал в мемуарах о том, что ему, «покорителю Крыма», за заслуги перед рейхом Гитлер подарил этот так восхитивший его маленький дворец.
Историки второй мировой войны — как западные, так и российские, едины в оценке роли Э. фон Манштейна в успехах немецких армий на Западном и Восточном фронтах. Это был теоретик и практик войны, человек, чьему стратегическому таланту не было равных в германском рейхе.
Командование 11-й армией — самая яркая страница военной биографии Манштейна и лучшее доказательство его исключительных полководческих способностей. В активе армии — прежде всего завоевание Крыма, осуществленное в крайне тяжелых условиях, при отчаянном сопротивлении советских войск, борьба за Севастополь, полное уничтожение наших десантов, высадившихся в районе Керчи (весна 1942 г. ) и, наконец, овладение Севастополем. За эти успехи Э. фон Манштейну было присвоено звание фельдмаршала.
Подробно описывая военные операции, проводившиеся 11-й армией в Крыму, и действия немецкого и советского командования, автор «Утерянных побед» включает в книгу много весьма интересных наблюдений и впечатлений о природе полуострова, памятниках его истории и культуры. В них военачальник типичного прусского склада предстает уже как гонкий ценитель изумительной красоты временно покоренного им края.
Вот, например, одно из таких воспоминаний. «Во время цветения фруктовые сады были чудесны, а в лесу весной расцветали прекраснейшие цветы, каких мне нигде больше не приходилось видеть. <… >.
Южный берег Крыма, часто сравниваемый с Ривьерой, пожалуй, превосходит ее по красоте. Причудливые очертания гор, крутые скалы, обрывающиеся к морю, делают его одним из прекраснейших уголков Европы. В районе Ялты, недалеко от которой расположен царский дворец Ливадия, горы покрыты чудеснейшим лесом, какой только можно себе представить. Всюду, где между гор было немного пространства, плодородная земля покрыта виноградными и плодовыми плантациями. Всюду произрастают тропические растения, а в особенности в чудесном парке, окружающем Ливадийский дворец. Чувствуешь, себя, как в райских садах». Но пройдет немногим более двух лет, и с этим раем гитлеровская Германия должна будет навсегда расстаться